Текст: А. Боков.
Архитектурный Вестник, №6 (159).
Cергей Скуратов – явление уникальное и крайне необходимое профессии. Он не просто человек очевидно одаренный, наделенный артистическим даром. Он успешен благодаря дару, даже зачатки которого архитекторы и сами, и с чужой помощью научились в себе подавлять.
Скуратов работает исключительно в том пространстве, которое ему близко и понятно, и теми средствами, которые для него естественны и ему доступны. Упорно и успешно он создает художественные произведения там, где принято оказывать услуги и предлагать то, что называется «коммерческой архитектурой». Воспитывает своего заказчика, убеждает его, не располагая при этом поддержкой авторитетов, административными рычагами или иными специальными средствами воздействия.
Он умудряется делать для коммерческого заказчика очевидно некоммерческую архитектуру, что даже за пределами Отечества оказывается делом непростым. Для человека бизнеса, успешного дипломата, эффективного менеджера, какими стараются быть многие архитекторы, собственно архитектура неминуемо становится чем-то вторичным, оказывается инструментом и средством. Скуратов архитектурой одержим.
Успех Скуратова строится на его профессиональной состоятельности, несомненной способности убеждать талантом, трудом, работоспособностью, оптимизмом, настойчивостью и энергией. Он не стремится во что бы то ни стало добиться любви богатых и сильных – похоже, они сами к нему идут.
Скуратов генетически связан с российской или московской архитектурной школой, идеалом которой был и остается «универсальный» архитектор, успешный и знающий все, способный видеть мир целостным и нерасчлененным. И чем серьезнее испытания, которым подвергаются сегодня и эта школа, и этот тип профессионала, тем ценнее и актуальнее скуратовская миссия.
Скуратов – художник, а как художник – более всего скульптор. Его язык – это язык пластики, трехмерного пространства и трехмерных тел.
У Скуратова особое отношение к материалу, фактуре, свету, цвету и детали, отмеченное нежностью и вниманием, тонкостью и изяществом. В его трудах есть рукотворность особого рода, не требующая прямого прикосновения, рукотворность, забытая и знакомая разве что классической, ордерной архитектуре.
Скуратов – рисующий или лепящий архитектуру человек. Он из тех, кого в мире становится все меньше. Он жестко ограничивает круг используемых средств, справедливо надеясь достичь совершенства именно таким путем. Путем незнакомым и недоступным цифровой архитектуре, заполнившей мир одинаковыми домами, парадоксально обнуляющими и нейтрализующими гигантский арсенал накопленных культурой средств.
Скуратов делает архитектуру из собственного, неоцифрованного материала, упрямо храня верность одному ему известным секретам.
Он консервативен и сильно напоминает архитектора-художника из прошлого и позапрошлого столетий, хранителя высоких профессиональных традиций. Консерватизм Скуратова позитивен и продуктивен, поскольку позволяет делать успешную, качественную и самостоятельную архитектуру. Его дома монументальны в той мере, в какой монументальны памятники, колонны и обелиски. Они тектоничны и хранят отчетливые следы воздействий множества управляемых им сил.
И главным предметом его страсти является стена – массивная, рельефная, каменная, с глубиной, со светотенью, упругая, материальная и живая.
Скуратов – перфекционист, что делает его жизнь тяжелой, но увлекательной. Перфекционизм связан со множеством рисков, и быть перфекционистом в России намного сложнее, чем где бы то ни было, поскольку неспособность к уступкам представляется едва ли не вызовом сложившимся порядкам и правилам. Права на нарушение этих правил добиваются единицы. Но благодаря этим единицам формируется, существует и сохраняется справедли вая и честная система отсчета, некий архитектурный «гамбургский счет».
Скуратову одиноко в мире, в котором он живет. Одиноко потому, что людей, с которыми он мог бы строить диалог или соперничать, которые разделяли бы его представления, не так много.
Скуратов – немногословен и афористичен. Он неразговорчивый, неговорливый архитектор.
Он общается с окружающими на том языке, на котором делает архитектуру. Это его основной язык, его устная речь – нечто производное от этого языка.
Считается, что нынешнее время – время звезд, пришедших на смену мастерам, которые принадлежат далекому прошлому. Звезда – продукт пиара и рекламы, рынка и политики, как правило, существующий и воспитанный за границами профессии. Мастер принадлежит профессии и увлеченно служит ей, открывая для себя и окружающих нечто особое и сокровенное, пребывающее в глубинах его дела, недоступных чужому взгляду.
Скуратов – из сообщества мастеров, и это становится причиной сдержанности, он старается сохранить свой мир нетронутым и поэтому предпочитает спорам монологи и манифесты.
Скуратов – человек закрытый, и эта его закрытость характерна для многих энергичных, увле ченных собственным видением людей, тех, которым ближайшее окружение мешает сохранить себя, кажется неправильным, искаженным, разрушающим их представления.
Архитектуру Скуратова можно назвать поэтической, добавив, что речь идет о романтической поэзии. Он несомненный романтик. Его вещи рассказывают о чем-то очень высоком, далеком и чрезвычайно привлекательном. Он архитектурный Александр Грин, живущий в своем очищенном от недостатков мире, в своих городах, вынужденно столкнувшихся с российскими реалиями. Из скуратовских домов можно собрать город, завершенный и самодостаточный.
Его архитектура самоценна и самостоятельна. Ей не нужны непредсказуемые соседи, не нужен фон, не нужен контекст. И это одна из привлекательных сторон того, что он делает, привлекательная в том числе для тех обитателей его домов, которые предпочитают жить в своем мире изолированном, замкнутом и прекрасном, в мире, который не просто непохож на мир окружающий, но противостоит ему.
Скуратову привычно слышать обвинения в том, что он не ощущает контекст, не чувствует город, не уживается в этом городе, что его дома принадлежат другому месту. Эти суждения строятся на неких, во многом справедливых догмах, но не на понимании его отношения к городу. А отношение это не есть результат неведения или профессиональной наивности.
Город разрушается и деформируется усилиями людей, которые не понимают его природы, не чувствуют и не оценивают его пространство, но Скуратов к ним не относится, он не разрушает город, но создает свой. Он наделен тонким пространственным ощущением. Он верит этому ощущению, которое очень критично. Пространство реального города не кажется ему совершенным и правильным. Он не считает Москву чем-то неизменным и безупречным.
Он внутренне настроен не на сохранение, а на радикальные перемены (что небезосновательно, если вспомнить о километрах строительного хлама, которыми заполнены города). Близкий Скуратову город – вовсе не тот, что окружает его сегодня. Это плотный, хорошо организованный, остроумно придуманный ансамбль. Это город, принадлежащий той культуре, которая дает примеры устройства благополучной и качественной среды. И эти предпочтения у многих вызывают и одобрение, и сочувствие.
Мне знакомы и ранний Скуратов, и Скуратов сегодняшний. Я видел его путь к успеху, который никому в голову не придет назвать карьерой. Это на редкость прямой и вовсе не короткий путь. Это почти эталонная профессиональная жизнь, вобравшая требовательность к себе, верность профессии, способность учиться и оставаться самим собой.
